Пост недели: "крякнем, плюнем и надежно склеим скотчем" от Irvin McLeod
Ирвин не может назвать себя невезучим человеком. Кому вообще хочется называть себя невезучим; наклеивать ярлык, он же прилипает, и потом руки висят вдоль тела, и винишь всех во всем, только не себя. Нет, Ирвин верит во временные неудачи. Полосочные. Не в смысле беременности, а по их изменчивости. Пришло дерьмо, ушло. Пришли единороги и попрыгали по радуге. Ну или что-то среднее. Пришли единороги и насрали.
Да и что ему считать невезением? Проваленную контрольную? Проигранный матч? Ссору с девушкой? С кем не бывает. А бывает хуже. Недавно вот матушка написала, что в пожаре погиб троюродный дядюшка Том. До этого дядюшка переезжал ровно восемь раз, потому что у него каждый раз сгорал дом; правда, у него были деньги, чтобы проворачивать такое и не было мозгов, чтобы перестать курить в постели. А у Ирвина что? У него все нормально. Дерьмо, единороги, дерьмо.
И сегодня ему нормально. Как всегда. Проспал немного с утра разве что, забыл разлить запасной бутыль с зельем в маленькие склянки, как обычно это делал, пришлось тащить весь с собой, хотя там едва пол-литра наберется; все равно неудобно – трястись над лекарством. Пропустил первое занятие, получил нагоняй. Ну. Ничего необычного. Ирвин спускается по лестнице вниз в надежде успеть хотя бы на второй урок и поковыряться немного в горшочках с мандрагорой.
Перед ним последний пролет, когда вдруг из-под ног раздается душераздирающее «мяу».
– Еб твою мать! – орет Ирвин, часть из этого – уже в воздухе; последний пролет мчится ему на встречу; потолок, ступеньки, потолок, блять, господи, боженька, блять, блять!
Я упал, – предельно простая мысль бьет в голове, все остальное неторопливо становится на свои места: кошачий вопль, мелькнувшая под ногами черная спина и хвост. Я наступил на Матильду и упал, – это уже сложнее, в этом чуть больше смысла.
– Бля, – тихо стонет и отмахивается от подбежавших студентов, мол, все окей, подумаешь, каждый день слетаю с лестницы.
Как только голова перестает кружиться, первым делом он лезет в сумку – проверить, как там зелье, потому что он ответственный мальчик, и потому, что помнит, сколько оно стоит. И уже понимает, что все плохо, потому что сумка мокрая, а он режет палец об осколок стекла.
– Ебучая сила, – бурчит, облизывая палец.
Потом внимательнее присматривается к правой руке, которая до этого смиренно лежала на коленке. Ошеломление произошедшим уходит с каждой секундой, а вместо него нарастает острая боль где-то между кистью и локтем, там, где должна находиться ровная косточка, даже две, а сейчас оно слегка… кривое?
Я сломал руку, – осознает Ирвин и с трудом подавляет желание завыть от обиды. Как у него получилось так тупо просрать лекарство и рабочую руку? Ещё и кошка будет его ненавидеть ближайшие пару дней. Это, определенно, дерьмо, – Маклауд идентифицирует ситуацию и поднимается; тело радостно дает знать, что переломом дело не обошлось, и к вечеру он сможет насчитать на себе приличное количество синяков.
– Да все нормально, – отвечает обеспокоенным, – уже бегу в крыло.
«Бегу» оказалось серьезным преувеличением. В крыло Ирвин, закинув промокшую сумку на плечо и осторожно придерживая одну руку другой, поковылял. Неторопливо и сцепив зубы.
– Алан! – Ирвин распахивает дверь в Больничное крыло нараспашку, озаряя белый кабинет своей лучезарной, пусть и немного вымученной улыбкой. – Алан, мне нужна твоя помощь.
Фамильярное «Алан» совершенно не липло к тихому худощавому медбрату; его хотелось называть вежливо и почтительно, по фамилии, а вообще кутать в теплые одеялка, подавать чай ровно в пять часов и степенно откармливать булочками. Может, именно потому, что все называли молодого лекаря мистером Корнуэллом, Ирвин упрямо использовал его имя.
– Я немного упал, – необязательно выдавать все сразу, верно? – И разбил бутыль с зельем. И ударился. И руку сломал. И Матильда убежала, потому что я наступил ей на хвост. Она к тебе не заходила? Нет? Я присяду?
Слова из него вылетают пулеметной очередью, Ирвин говорит быстро и обрывисто, рука болит все сильнее, но попросить сразу обезболивающее было бы слишком просто. Не дожидаясь ответа, шотландец бросает в угол сумку, усаживается на одну из коек и наконец-то выдыхает.

Активисты недели: Veronica Krum, Salome Zabini, Louis Weasley, Ethan Wolf.

Пост недели: Broken pieces от Thomas Wood
Люди любят рассуждать об изменах. Высокопоставленные моралисты, считающие, что их путь жизни - единственный верный, все вокруг должны ему следовать, а им - поклоняться и восхвалять. Ведь они правильные.
Джин не считала себя "правильной" никогда. Поэтому ей не было больно, сознание не кричало отчаянное "нет"... впрочем, оно вообще не кричало. Девушка изгибалась навстречу, привычно цеплялась ногтями за чужие широкие плечи, выдыхала почти беззвучные вздохи и еще более тихие стоны, но лишь потому, что была должна это делать. Раз уж сама затеяла игру - будь любезна, доведи ее до конца.

Хотелось выпить. Алкоголь, который, казалось, только-только обволок сознание туманной дымкой, выветривался с каждым новым движением. Грин чувствовала себя необычайно трезвой, но от этого ей не становилось лучше. Лучше вообще не становилось.
Она не позволила себе думать о Тодоре. Его имя лишь скользнуло в сознании, призрачное, почти неощутимое, и исчезло где-то слишком глубоко. Если бы Джин сейчас думала о Тодоре, она бы сошла с ума.
Пришлось думать о другом. Эксперименты. Сильные руки Томаса. Несчастная улыбка его жены несколько лет назад. В голове роились самые разнообразные мысли, но с губ продолжали срываться постанывания, а тело уверенно отвечало на чужие движения, стараясь доставить удовольствие мужчине.
Она цеплялась за Хэттера, как за последнюю возможность. Как будто хотела почувствовать себя прежней, хотела ощутить, какого это - являться всего лишь маленькой девочкой в чужих руках. Как было это многие годы назад, когда Джин тайком сбегала из факультетской спальни, чтобы пробраться в кабинет Мэтта и страстно заниматься любовью с ним до утра. Тогда это была любовь. Сейчас... лишь вернувшееся воспоминание.

Под конец девушка выгнулась особенно сильно. До сих пор ничего не чувствуя на физическом уровне, чуть более громкий стон сорвался с губ, имитируя окончание. Джин не хотела, чтобы мужчина знал, что у него не получилось. Не получилось вернуть былое, не получилось доставить ей даже мнимое удовольствие.
Эмоционально она была выжата еще больше, чем пару часов назад. Словно те последние чувства, что у нее были, девушка отдала Мэтту. Или похоронила глубоко в себе, не желая возвращать. Снова чувствовать - значит, ощутить боль и стыд. Она этого не хотела. Да и кто бы захотел?

В том, чтобы лежать рядом после, оказалось какое-то глубоко мазохистское удовлетворение. Приходившее в норму дыхание, звучащее теперь в унисон, сопровождало такое же ровное биение сердец. Джин вся превратилась в ничто, она распалась на миллионы атомов. Не реагировала на звук. Пальцы машинально рисовали узоры вдоль чужой руки, обнимавшей ее, но в мыслях ничего не было.
Какая разница, что будет завтра? Какая разница, как смотреть в глаза Тодору, как объяснить происходящее Тому? Все ведь уже случилось. На будущем собственноручно уже поставленный крест. Но почему нет боли? Почему нет страха? Почему так комфортно лежать в чужих руках, отдаваясь им?

На глазах сами собой выступают слезы. Это странно - плакать, когда не чувствуешь горечи. Словно вместе с беззвучными слезами из тебя вытекает яд, отравляющий душу. Дышать с каждой секундой становится все тяжелее, и тогда приходит оно.
Оно - имя, которое Джин не пускала в сознание слишком долго. Имя, за которое цепляешься каждой клеточкой тела и абсолютно опустошенной души. Тодор.
И вместе с этим именем приходит невыносимая боль. Начисто выжигающая внутренности священным огнем, заставляющая задыхаться, заставляющая мысленно умолять о том, чтобы все прекратилось. И чужие руки в тот же миг становятся обузой, они давят, душат, мешают существовать.
- Хэттер... - фамилия, даже не имя. С трудом выдавленная сквозь слезы, сквозь стиснутые, чтобы унять истерику, зубы.

А потом Джин поднимается и начинает собирать вещи. Отрешенно, не стесняясь ни своей наготы, ни слез. Она не слушает, что ей говорят, просто машинально накидывает на себя одежду, не слишком заботясь о том, чтобы все сидело, как надо.
Чем скорее она уйдет отсюда, тем скорее сможет снова начать свою жизнь.
Только нужно ли это после всего, что она сделала?

Активисты недели: Christopher Martin, Florence Goyle, Cinderella Pope, Adelia Dragomir.

Пост недели: беги, пока не стало слишком поздно от James Potter
Мэрлин, какой же я дурак. Она наверняка будет смеяться надо мной. Долго смеяться. Хотя, это же Роза. Хотя именно по-этому она и будет смеяться. Или всё же не будет?..
Старательно пряча учебник истории за спиной, на всякий случай обмотав её ещё и мантией (он всегда любил носить мантию с белой футболкой и чёрными джинсами), Джеймс Поттер старательно нарезал круги около двери Выручай-комнаты в ожидании кузины. Он точно знал, что даже получив столь спонтанный скорее приказ, чем просьбу, Роза точно придёт в назначенное время. И хоть всё внутри него кричало о том, насколько это постыдная затея, гриффиндорец твёрдо стоял на дрожащих ногах и не собирался менять своё решение и искать другого помощника.
В какой-то момент ему всё же наскучило ходить из угла в угол выученного до последнего камушка коридора, так что, на всякий случай оглянувшись напоследок, Поттер открыл дверь Выручайки и хмыкнул, когда перед ним предстал самый типичный кабинет с парой парт, доской и преподавательским столом. Буквально через мгновение за ним в комнату ворвалась Роза и окликнула его.
- Джейми! – наверное, кузина и не знала этого, но Джеймс всегда любил, когда она его так называла. - мог подождать еще пять минут? Что там у тебя случилось-то?
На секунду застыв на месте, Поттер быстрым взглядом стал внимательно рассматривать кузину. Хоть на девушке и была мешковатая футболка, а волосы были слегка взъерошены, это придавало особого очарования. А эти джинсы делали ноги Розы просто невероятными. А она сегодня что-то даже более красивая, чем обычно. Не будь мы кузеном и кузиной, позвал бы её на свидание. Хотя, я её и так могу куда-нибудь позвать. Да, определённо нужно будет её позвать в кино, как только вернёмся домой. Но стопэ, мы тут вообще-то не для этого собрались.
- Ну, ты же знаешь, какой я нетерпеливый, - наконец придя в себя, гриффиндорец потёр затылок и улыбнулся во все тридцать два, продолжая прятать учебник за спиной. Зайдя вглубь комнаты и опёршись о первый в ряду стол, парень медленно протянул вопрос: - Ну, ты же помнишь, что у меня всегда были проблемы с некоторыми предметами, да? - он жестом пригласил кузину сесть за парту. - Вот и сейчас на меня навалились некоторые очень большие - задницы, - проблемы. А если быть конкретней, то у меня завал с историей, которую я совершенно не понимаю и не могу выучить самостоятельно, - Джеймс медленно достал из-за спины учебник по истории магии. - Можешь мне с этим помочь? - взгляд щенка mode on. - Я понимаю, что со мной сложно, и я часто просто забиваю, но мне действительно это очень нужно. Пожалуйста. Проси о чём хочешь, я всё исполню, только вгони своё огромное знание истории в мою маленькую глупую голову.
Поттер явственно ощущал, как краснеют его щёки, и уже во всех красках представлял, какое жуткое задание придумает для него Роза. А вдруг она скажет мне ходить в дурацкой мантии неделю? Или заставит покрасить метлу в розовый? Или приделает мне рога и заставит так подкатывать к девушкам? Нет, конечно, Роза не станет такого делать, но мало ли что! Вдруг ей всё это время было дико скучно и она только и искала жертву для такого? Да ну нет, быть того не может. Или всё же может? Ох, не доживу я до конца этого года, не доживу.
А Голос только наблюдал за терзаниями Поттера и никак не встревал в его монолог с самим собой.

Активисты недели: Ariel Barrington, Katarina Krum, Alan Cornwell, Irvin McLeod.

Пост недели: I don't want to feel anything от Keith Flint
Так значит, он попал в яблочко.
Только с опозданием на несколько минут до Флинта начала доходить мысль, что его импровизированная «игра» (несмотря на ее успех) была не самой лучшей идеей. Что играть на нервах расстроенной девушки, особенно гриффиндорки, вообще штука опасная. Конкретно парень понял это в тот самый момент, когда к его горлу оказалась приставлена волшебная палочка. Жестко, ровно, точно. Блейд явно не пропускала ни одного занятия по магическим дуэлям. Флинт только прищуривается, не дернув даже бровью. Забавно, ведь никогда прежде он не оказывался в такой ситуации – никогда не подпускал противника настолько близко. Еще бы, он же лучший в Дуэльном клубе. Он же лучший везде. А сейчас какая-то девчонка решила ему угрожать, да еще и так беспардонно?
И только спустя секунды Кит замечает, что бар погрузился в мертвую тишину, словно весь шум выключили по щелчку пальцев.

– Убери палочку, – сквозь сжатые зубы слышится негромкое шипение. Флинт медленно сглатывает. Замирает, чувствуя, как напрягается каждый мускул тела, сильнее сжимает горлышко бутылки. Внутри совершенно нет страха – Кит никогда не поверит, что Лайма может причинить вред безоружному, пусть даже такому отъявленному ублюдку, как он. Но просыпается волнение. Глаза перестают моргать, неотрывно смотрят на девушку, пока уши ловят звуки и пытаются оценить обстановку. Где-то по старому паркету царапнул отодвигаемый стул. По ту сторону барной стойки слышится только звук полотенца, которым с искусственным усилием водят по стакану. За ними наблюдают. Выжидающе смотрят несколько десятков пар глаз. Неужели Блейд не знала, как в таких заведениях относятся к дуэлям и стычкам?

Но Лайма, кажется, даже не замечает окружающей обстановки. Флинт тянет время, в голове уже рассчитывает, как быстро сможет достать свою палочку из внутреннего кармана куртки. Обезоружить, увести, привести в чувство. Объяснить, что она ведет себя безрассудно и глупо. Но план, зародившийся в голове парня, разрушился по кирпичикам, стоило ему заметить, как по щеке девушки катится слеза. Вся злость почему-то улетучивается, пропадает. Кит чуть наклоняет голову, сдвигая брови в задумчивом и изучающем движении. Лайма Блейд умеет плакать? Глупая, но непроизвольная мысль. Флинт забывает про волшебную палочку (свою и даже ее), переводит взгляд то на пальцы девушки, которыми она вытирает щеки, то на ее лицо. До ушей доносится звонкое ругательство, палочка опускается. Кит молчит. Редкий момент, когда ему нечего сказать. Пока Лайма не разворачивается, чтобы пулей вылететь из бара.

Три секунды. Шум бара медленно, но верно возвращается на привычную громкость. Слизеринец не двигается с места, достраивая в голове цепочку теорий. Пять секунд. Поворачивается, чтобы неглядя достать из кармана внушительную сумму денег и молча протянуть их бармену, оплачивая оба счета. Восемь секунд. Делает глоток из бутылки, забирая ее после этого с собой, и отправляется вслед за девушкой.
***
– Блейд, твою мать, да остановись ты! – хрипло выкрикивает парень, спрыгивая со ступеньки и замечая вдалеке знакомый силуэт. Холодный поздний вечер ветром залезает под ворот рубашки, ерошит волосы и заставляет вздрогнуть от контраста с душным баром. От Лаймы никакой реакции. Флинт проводит ладонью по лицу, заставляя себя взбодриться, неуверенно переминается на месте, и в следующий момент со стоном мученика срывается с места, чтобы догнать гриффиндорку.
– Ну прости, я и правда вылитый рогатый слизень! Хочешь, врежу Вуду по морде? Я могу, мне это даже удовольствие доставит, – он  болтает больше по привычке, но осторожно обхватывает пальцами плечо девушки, останавливая и заставляя ее повернуться к себе. Снимает с себя куртку, чтобы накинуть на плечи Лаймы, и уже по-простому смотрит в ее глаза, мягко понизив голос, – Знаешь, выговориться бывает полезно. Да и я все равно не пущу тебя в таком состоянии в Школу.

Активисты недели: Molly Weasley, Nathan Rowley, Lucy Weasley, Louis Weasley.

Пост недели: две недели тишины от Ariel Barrington
По ту сторону, за окном, моросил легкий июньский дождь. В темноте уютно укрывшего город покрова ночи не было видно безвкусного серого неба, превращающего все вокруг, включая даже прекрасный замок, в унылую безвкусицу. Бесцветные картины некогда цветного мира - вот то, что наблюдала Ариэль днем. Дождь начался лишь под вечер, и то, мерзко и стыдно называть нечто подобное дождем - так, морось. Размазанная повсюду грязь, слякоть. Завтра с утра, под ботинками старшекурсников, собравшихся на урок ухода за магическими существами, будет противно чавкать грязь. Но уже к обеду все высохнет, не смотря на общую сырость воздуха. А вечером... Вечером снова будет мерзкая морось.

Беррингтон лишь на миг прикрывает глаза. Она хочет, чтобы происходящее оказалось всего лишь сном - нелепым, чересчур долгим сном, который невозможно нарушить и нужно досмотреть до конца. Тогда откроется истина, тогда она, наконец, сможет проснуться - бодрой и отдохнувшей, оставившей все страдания позади. Ведь этого не было. Ничего не было. Оказывается так легко себя в этом убедить. С каждой новой улыбкой забегающего в больничное крыло Келли, с каждым печальным взглядом глубоких глаз его старшего брата, сильные руки Флинта постепенно стираются из памяти. И вот уже Ариэль верит, верит всему тому, что слышит о нем, ведь уже были предоставлены доказательства. И то крошечное чувство, тот невинный росточек, который девушка так смело называла любовью, на глазах увядает. Любви нет - этому учит гриффиндорку каждый следующий день, каждая одинокая, бесшумная ночь.
Любви никогда не будет.

Все ее размышления разбились на мелкие осколки о пол кабинета, в который робко ступила нога. Алан не разозлился - напротив, позвал к себе, казался приветливым и добрым. Благодаря этому исчезло появившееся уже в зародыше чувство вины, зато появилась смелость. Ей рады. Ее хотят видеть. С ней хорошо обращаются.
Еще один шаг, после которого Беррингтон тихо прикрывает за собой дверь. Делает глубокий вдох, набирая полные легкие остатков приятного дыма.
- Можно попробовать? - она не знает, откуда набралась смелости, позволяющей подойти ближе.
Останавливается рядом, кидает взгляд за окно, тут же встречая робкий порыв прохладного ветра. Пальцы едва ощутимо касаются чужой поясницы, легким движением пробегаются по позвоночнику вверх. Рисуют незримый узор на лопатке, движутся по плечу. Ариэль никогда прежде не позволяла себе физического контакта с медбратом, но сейчас действовала уверенно. Словно снимала напряжение из изрядно усталых мышц, собственных и чужих. Словно воровала чужую энергию, но в ответ дарила свою.
Ведь она справится с чужими проблемами. А чужой человек запросто победит ее.

Пальцы пробегаются по плечу вниз и на миг накрывают чужую ладонь. Укладываются точно так же, поверх чужих, чтобы мягко обхватить самокрутку. Осторожно потянуть, забирая из рук, неотрывно при этом заглядывая снизу вверх в темно-карие глаза. Ощущение, что Ариэль вот-вот совершит нечто запретное, будоражило нечто внутри нее. В животе заранее разливалось приятное тепло, в груди все быстрей колотилось сердце. Губы обхватывают тонкую бумагу, и следующим движением Русалочка делает затяжку - не глубокую, пробную, чтобы не поперхнуться дымом и не показать себя глупо. Задерживает дыхание, словно позволяя волшебным веществам плавно распространиться по всему дыму, и медленно, с чувством, выдыхает. Становится по-настоящему тепло.
- Это приятно, - хрипло, почти неслышно шепчет девушка, только после этого улыбаясь углами губ. В глазах моментально вновь загораются искорки, еще одна затяжка уже уверенней и глубже. Потом она снова передает косяк. - Как думаешь, мне стоит знать содержимое, или я перестану крепко спать?
Она даже не замечает, что пальцы вновь, привычным уже отчего-то движением, касаются чужой спины. Кажется, даже сквозь ткань рубашки девушка чувствует исходящее от тела Корнуэлла тепло. И это тепло согревает ее замерзшие, ледяные руки.

Активисты недели: Veronica Krum, Desperion Montague, Roxanne Weasley, Floella McLaggen.

Пост недели: All we need is somebody to lean on от Cherie Avery
В горле встает ком, горло перекатывает шариком под острым для ее гендерной принадлежности кадыком алую жидкость. Зелье бодрости, маково-красное, как вздернутое и трепетавшее бабочкой сердце революции, как львиные полотна мужества в Большом зале, как руквудовский рот, дышащий в спину, опаляющий морозом тонкую девичью шею. Черри, жемчужина, выношенная между чреслами французской ведьмы, вишенка на финальном десерте пира во время чумы, белая, как австрийское ноябрьское небо, как чело мертвеца и свадебный корсет. Белая от ужаса, почти седая в своем сутулом скрюченным поперек фалангами пальцев горе, тихая и домашняя, стоящая в пледе и очках, дрожащих на переносице, мокрая от страха и робкая от мужского бархатного голоса? Дама 19 века, да, блять?! Укрощенная папенькиным графитовым словом и маменькиным учтивым указом? Горите в аду, полыхайте в атомной грибовидной агонии и тоните в макулатуре стереотипов и напрасных ожиданий. Сейчас в глазах-стекляшках лишь уверенность бонапартиста и гордость байронического бродяги. Красный цвет святого яда, сочащийся по упругим венам и тесной плоти, крыл незабвенной жаждой власти и скандальной откровенности. Карминовый жидкий пепел, обрисовывающий контур бледных и голодных губ, сиял автострадами Риги и менял ее отношение к Эшли со слепой ненависти на слепую благодарность.
Мы рождаемся, чтобы умереть, поёрзав немного на офисном кресле, школьном стуле или дворовой лавочке. И только фениксы, что склеили свой пепел после средневековых костров, рождаются, чтобы обнулять людское неверие и глупость, чтобы пластилинить из людского мира жилище, пригодное для избранных, сочащихся ихором и оранжевой спесью, созданий, детищ дьявольской силы и божественного дара. Для предков Великого Мерлина и Друидского короля, для выпускников Хогвартса, Шармбаттона, Дурмстранга и другой любой бредовой волшебной школы. Мы, уже другие с точки зрения эволюции мы, рождены чтобы колдовать, и только потом уже умирать. Вот почему чистые отполированные до эскалибурского блеска семейные древа так пышут нелепой гордостью за свой род, вот почему они лопаются как мыльные пузыри в своей внутренней гнили и с о-ка-эровской маниакальность стремятся выскоблить свои корни до сходства с золотым слитком, и вот почему на змеином факультете большинство поголовно хронические уроды.
Выженные из иудовской алчности и маммоновского благословения мотивы их староверческих сварливых горгульих голов так абсурдны даже без надобности взглянуть сквозь призму, нахмурить взгляд навстречу радужной лупе, в перспективу, где Караваджо вымаслил палитрой худой горизонт. Их преданность узкому, вытянутому из сухожилий и блестящих галлеонов, браку смешна до слез и сухого кашля, дерущего бронхи колючим потоком. Они мешаются друг с другом, бросаясь в кишащее инцестом и зеленой змеиной кровью марево, а после рвут кровать в случайных связях, набрасываясь на коллег по работе, знакомых, да на кого-попало, варясь в своей похоти, покрываясь зудом и вулдырями, будто их серебром коснулись, от желания трахать кого-нибудь, кроме навязанной, висящей шершавой гирей и тянущейся гильотиной, как подолом ее дорого-безвкусного и бесполезного платья, жены. Вавилон аплодирует стоя и смеется в небеса, вымокая в своих бензиновых клятвах и эстрогеновой жиже слюней. Гоморра расплывается мышьяком и обжигает своей мясистой пузиристой улыбкой Глазго. Сицилийская богоматерь выскабливает из носоглотки всю соль, матерится и закуривает по-кубински, сверкая глазами-рубинами, сочащимися римской солидарностью. Земля останавливается, выкрикивает воронкой над атлантическим океаном "вы ебанутые?" и шлет Солнцу салют. Больные на всю голову, зато чистые кровью, как свежее мясо тигрона.
Привет матушка, передаю тебе привет из своей головы, мой рассудок не хочет мирится с тем туманом, в который ты укутывала меня в детстве. Привет папочка, ты подлый лгунишка, я не хочу твоей смерти, лишь твоей трезвости в решениях и обдуманной любви, не навязанный гадюшным бомондом, гипнотизирующим парселтангом и бонгом с вибрирующим турмалином ядом кобры. Стена моей мысленной блокады, ледяные кирпичи моего смирения рассыпаются так же хаотично и неожиданно, как моя щенячая преданность красавице-мамочке и умнице-папочки. Мятые банкноты их размеренного сюсюканья, крутящегося катриновским маятником перед моим носом, что родители пытались впихнуть меня эффектом плацебо и пилюлями их псевдо-заботы, расстилаются россыпью веснушек перед носками чужих руквудовских ботинок. Он, тайна покрытая мраком, моя заклятая могила, моя тюремная рыжая-ржавая камера, разрастается розами и слепит радужку своим благородством при столкновении звуков о зубную эмаль в милой слуху фразе "Я не женюсь на тебе". Я перескакиваю с третьего лица на первое, мчусь паровозом навстречу своей победе, строю свою башню непоколебимости на его костях, я счастлива.
Черри смотрит исподлобья, нашпиговывая переутомленный мозг домино внутренних монологов, раскрашивая мантру в черно-белую крапинку, рисую серпантином своего безумия. Уголки губ трогаются в кривой полу-ухмылке, Черри пробует на вкус, слизывает со слуха приятные вести и упивается тем, как сильно рыцарство Эшли приходится кстати. Она в шаге от того, чтобы замурлыкать, как кошка, начать ластится и сваливаться к ногам желтым шелком. Как мало современному выродку Евы нужно для счастье, латексный, вежливый отказ от брака, пышущий дикостью и грубостью, вишневым соком его поражения и ее самодурства.
Полыхай, малышка Эшли, пусть серый драп твоих сверкающих крыльев мотылька рассеется по ветру и ляжет сатином на моей нагой коже.
Черри выжидает пару минут, прежде чем впереться своим крестом в чужую грудь, встречаясь макушкой с чужим кадыком, да, выше, чем казался. Это полу-объятие, немая и странная благодарность, выходящая за рамки обычного поведения Эйвери, и ее ладони, нелепо касающиеся безымянными руквудовской спины, дрожат то ли от холода, то ли от неверия в свой странный порыв.
- Спасибо.
В ушах звенит от собственного сухого, сыплющего алмазной крошкой по барабанным перепонкам, голоса. И от собственной вольности и непонятного чуждого ей положения тела, Черри тихо млеет от такого долгожданного спокойствия и уюта на душе. Фибры склеились в ровную линию, сжались до масштаба штиля и убаюкивающее шептали "решись".
- Если ты, Эшли Руквуд, собираешься один предстать под удар, то пусть смрад их лиц и слов достается и мне. Я уподобляюсь тебе, Руквуд, в твоем персональном бунте.
Храбрецы умирают первыми.

Активисты недели: Louis Weasley, Ariel Barrington, Keith Flint, Adelia Dragomir.

Пост недели: At least I can tell the truth in all my lies от Ariel Barrington
Ты стоишь в подвенечном платье и думаешь, что твоя жизнь изменилась навсегда. В такие моменты кажется абсолютно не важным, как именно ты пришла к такому решению. В такие моменты кажется, что брак - это не начало нового приключения. Это конец предыдущего.
Последнее, чего сейчас хотелось Русалочке - оставаться один на один со своим прошлым, в отдалении от народа. В пространстве оставалось лишь двое - она и Кит Флинт, человек, который сегодня, почему-то, не стоял рядом с ней в черном, с иголочки сшитом фраке, и не произносил речь. А должен был? Если верить его словам, если верить всем его предыдущим действиям, если верить ноющему чувству в глубине души девушки - да, должен. А если довериться воспоминаниям, фактам...

Кит Флинт был ее проклятьем. Был наваждением, от которого можно было спастись только бегством. Был тем, кто сломал ее в один миг, и тем, кто так яро пытался "починить". Последнее явно не вышло, ведь, как говориться в быту, "ломать - не строить". И вот теперь он стоит перед бывшей гриффиндоркой, потерянный и разбитый, словно выброшенный на улицу пес, доказывая каждым своим словом, что она выбрала не верное решение.
Его слова причиняли боль. Его слова всегда причиняли боль.
- Флинт, ты в хлам пьян, - новоиспеченная невеста все еще говорит на повышенных тонах. Она размахивает руками, пытаясь жестикулировать, периодически случайно задевая пальцами чужое плечо. Успешно делает вид, что это прикосновение ни сколечко не обжигает кожу. - О какой любви ты мне здесь наплел, придурок? Мы оба знаем, что тебе это чувство неизвестно. Тебе никогда этого не испытать, точно так же, как, скажем, родить ребенка ты сам никогда не сможешь. Так зачем ты пришел?

Глаза предательски щиплет. Нельзя заплакать, потому что тогда потечет тушь. Беррингтон с удивлением и толикой отвращения к себе отмечает, что в такой момент глупо заботиться о макияже. Но, в конце-концов, сегодня день ее свадьбы. Сегодня ей еще несколько часов придется мило улыбаться гостям, пожимая всем желающим руки, а особенно настойчивых даже заключая в объятия. Ей предстоит церемония, кусок от огромного торта, шипучее шампанское, разлитое по высоким бокалам. А после, когда они с Марком останутся наедине в тесной крошечной комнате, ей предстоит приложить все усилия, чтобы сыграть счастливую влюбленную еще один раз. Или, может быть, сразу несколько.
Кит Флинт не может одним своим появлением просто взять и все это испортить.
- Если бы ты действительно любил меня, кусок ты драконьего навоза, то прекратил бы уже изо дня в день настойчиво делать меня несчастной, - тише добавляет Русалка, кидая пугливый беглый взгляд в сторону зевак. Никто не должен слышать, о чем она сейчас говорит. - Если бы ты любил меня, а не свое ущемленное самолюбие, лицемерный кретин, то никогда в жизни не явился бы сюда и не испортил бы день, который, на минуточку, должен был стать для меня самым лучшим.

Последнее слово четко прозвучало в повисшей уже с начала ее монолога тишине. Ариэль слышала, как шелестит листвой ветер, слышала, как смеется неподалеку от них компания лучших друзей. Слышала, кажется, общий фон разговора за тяжелой дверью здания. Но в один миг все звуки исчезли, и в этот же момент так сильно защемило сердце - остался лишь Кит. Его растрепанные волосы, глаза, наполненные чем-то, так хорошо знакомым самой девушке.
И, кажется, она сама не заметила крошечную соленую капельку, скатившуюся по собственной щеке вниз и сорвавшуюся с подбородка.
Просто потому, что всего этого не может происходить.

Активисты недели: Hazel Burke-Weatherbee, Scorpius Malfoy, Desperion Montague, François Moreau.

Пост недели: дружба бывает разной от Louis Weasley
My happy little pill, take me away
Dry my eyes, bring colour to my skies

Это был парадокс.

Парадоксом Луи называл все, что было ему несвойственно, даже понимая значение этого слова. Он не был согласен с выражением "человеческая сущность", а тем более с "это нормально", зато слово "парадокс" звучит очень по-научному, и ему это нравится.

И наверное, вся его сущность кричит о том, что в словно вымеренной по линейке и просчитанной до мельчайших деталей жизни Луи Уизли не может быть никаких парадоксов, но почему-то они всегда появляются. Не сказать, что ему это нравилось, но убежать от них не получалось, даже планируя все, что можно и нельзя, даже будучи таким твердолобым каменным парнем, как Луи.

Он не мог пересчитать этих нежеланных гостей ни по пальцам, ни в уме - появляясь и исчезая с завидной нерегулярности, они только путали все мысли в его голове, так аккуратно и старательно разложенные по полочкам.  Наверное, поэтому Луи сейчас идёт на Астрономическую башню с травкой в кармане - прибираться в голове?

Парень не совсем понимал, почему появляется там раз за разом, ночь за ночью, так спонтанно, так незапланированно - в его жизни ведь ничего не происходит, кроме этих парадоксов. Совсем. Нет причин грустить там и думать о жизни, нет причин заниматься надоевшим уже до чертиков самоанализом. Ну, вот его подстебали в столовой - не слишком-то это и занимательно, вот он опять получил наказание за пропуск урока - с кем не бывает? Он не раз задумывался о том, что, наверное, у кого-то в этом вся жизнь и состоит, и они, в общем-то, этим сверхдовольны, но Луи - нет. Он искал то, что заставило бы его почувствовать. Он так привык к рутине, где события происходят перед его глазами, но вовсе не с ним, он привык, что его роль - рассказать о том, что он видел, всем страждущим, он просто привык. И, наверное, привыкнет скоро и к Астрономической башне, куда ходил раз за разом, отчаянно ловя оттенки заглохнувших уже эмоций и чувств, которые оставили здесь те, кто в чьей жизни эта башня сыграла немалую роль - о, он знал, что таких немало.

И это тоже парадокс.

Он никогда никого не встречал здесь - непонятно, какую фортуну ему нужно было за это благодарить, но Уизли, наверное, и правда рад был, что компанию ему никто не составлял. По крайней мере, так он говорил сам себе. Луи знал, каким бывает засранцем и насколько не умеет поддерживать людей, и сказать, что он беспокоился о ком-то чуть больше, чем о самом себе, не считая, конечно, семьи - соврать, и соврать только самому себе, сам Луи прекрасно знал о своём эгоизме. Вот только не знал, стоит ли с этим бороться.

И еще один парадокс в копилку.

Наверное, в глубине души он надеялся встретить там кого-то, с кем бы он сразу нашел общий язык - знаете, своего человека. С которым можно общаться без слов - взглядами только, улыбаться вещам, понятным только вам двоим, и проводить вот так совместные вечера на башне. Надеялся, но едва ли готов был признаться в этом самому себе - сформировавшийся уже характер допускал меланхолию  только в форме хронического пофигизме, и Луи всегда с этим уживался. Но уживался - вовсе не значит жил.

Ему казалось иногда, что он уже мертв. Когда под травой, и вовсе что он призрак. Но в этом нет ни капли смешного - его ведь знали лишь как вредного вездесущего редактора школьной газеты, его имя стало нарицательным, и он чувствовал себя вековой исторической личностью, но вовсе не готов был спорить с общественным мнением - не было аргументов. Пойди докажи, что ты живой, когда смотришь на все через серую маску безразличия, не впитывающей в себя ни одну краску из тех, что он с таким отчаянием выжимал порой из промозглой действительности. Конечно, какой мертвец не захочет вдруг ожить?

Луи неслышно ступает на последнюю ступеньку лестницы и буквально теряет дар речи - кто-то сверху явно решил, что имеет право читать чужие мысли. Светловолосая девушка стояла практически на краю башни, и выглядело так, словно она готова была сигануть - несчастная, поди, любовь, думает Луи, но ему почему-то не слишком смешно. Становиться свидетелем смерти ученицы Хогвартса в его ближайшие планы не входило. Он ущипнул себя пару раз, чтобы убедиться, что светловолосая девушка - не плод его воображения, и что это все - чистая явь. Он неслышно подошел ближе, впрочем, уверенный, что даже если девушка его слышит, она не обратит внимания - она, кажется, была где-то далеко не здесь, и если честно, Уизли ей даже немного завидовал; он подходит медленно, одним прыжком перелазит через перила, садится на самый край башни, свесив с неё ноги, и наконец, поднимает взгляд на девушку - он не знал её лица.

- Я не стану спрашивать, могу ли я составить тебе компанию - я уже составил, - ухмыляется он, с нескрываемом интересом разглядывая её лицо - она была красива. Он не удивился бы ни разу, если бы её история была связана как-то с любовными интригами, но он про неё действительно ничего не слышал, что весьма странно, учитывая его положение в Хогвартсе.

Но парадокс ли это?

Активисты недели: Alleria Pucey, Flavia de Luce, John Hawke, Rose Weasley

Пост недели: Черный костюм для моей вечеринки от Cinderella Pope
Вот уж кому в радость было вечернее мероприятие в Большом Зале, так это, конечно, малышке Поуп. Редкая вечеринка проходила без её участия и если уж такое случалось - впору было бежать и спасать эту недопринцессу, потому что просто так она ни за что не пропустит танцы. Да и другим упустить прекрасный шанс расслабиться и отдохнуть - тоже не даст. Активно подгоняя барсучат, Поуп была источником небольшой предвечерней суматохи в гостинной Хаффлпаффа. В своём коротком жёлтом в чёрную полоску платье, староста сновала туда-сюда, от одной сокурсницы, к другой, словно от цветка к цветку, за что этим вечером была прозвана пчёлкой. Золушка решила не оставила такое сравнение в пределах факультетской норки и охотно наколдовала за спиной пчелиные крылышки, а паре прядей придала форму усиков, повысив настроение и окружающим, и себе.

Синдерелла последней покинула гостинную, дабы лично проследить за тем, что бы позади не оставалось барсучат-дезертиров. Уроки уроками, страдашки от неразделенной любви страдашками от неразделенной любви, а потрясти попкой и немного расслабиться - надо.
Музыка, ликующие возгласы, апплодисменты - всё это Золушка услышала ещё в коридоре. Боясь пропустить что-нибудь здоровское, о чём потом наверняка все будут переговариваться, Релла торопливо побежала в Зал. Мысленно проклиная длинноногого черта в отражении, совратившего на "лишние" пару сантиметров, хаффлпаффка не сумела вовремя затормозить и налетела на стоявшую впереди и, кажется, совершенно не расслышавшую предупредительный вопль, девушку. Разжмурив глаза, Золушка нашла себя обнимающей грифиндорскую Русалочку.
- Здравствуй, Ариэль! Я та-а-ак соскучилась! - Золушка широко улыбнулась и засмеялась, тиская девушку ещё с пару секунд, прежде, чем отступить от неё на шаг, неуверенно пошатнувшись на каблуках.
- Что тут было? Я так бежала, а всё равно что-то пропустила!
Хаффлпаффка завертела головой, оглядывая собравшуюся толпу. Дальше центра Зала её взгляд не ушёл - именно там начинали танцевать. С загоревшимися глазами Золушка поспешила в середину, подхватывая Ариэль за локоток и увлекая следом за собой.
- Не знаю что это, но давай попробуем?!
Сочетание музыки и движений танцующих казались Релле совершенно чудными, но от того её желание присоединиться лишь сильнее проявлялось в широкой улыбке и пристукивающих в ритм каблуках туфель. За пару движений примерно поняв, в чем весь сок, Золушка, не оставляя бедной Ариэль возможности сбежать(если она уже не сбежала), утянула её к Ао и Лире, с некоторой неловкостью, но сгносшибательной уверенностью, присоединяясь к танцу.

Активисты недели: Constance O'Brien, Joshua Collins, Rachel Coote, Frederick Whitehorn

Пост недели: Кусай мои губы, считая до ста. Я твой Стокгольмский синдром. от Allison Clarke
Кошмары. Они преследовали его, не давали спать. Он кричал и вскакивал почти каждую ночь. И каждую чёртову ночь я была рядом. Я просто не могла уйти, оставить его, такого уязвимого, такого напуганного. Я успокаивала его, шептала, что всё это было лишь очередным кошмаром, что теперь он в безопасности. Как же я ошибалась. Стайлз никогда не был в безопасности.
Шериф Стилински шутил, что видит меня чаще, чем моя собственная мама. Он благодарил меня и говорил, что Стайлзу спокойнее, когда я рядом. А ведь мне и самой так было куда спокойнее.

Однажды он проснулся посреди ночи. Без крика, без испуганного взгляда, мечущегося туда-сюда в попытках наконец осознать, что всё увиденное было лишь кошмаром, страшным сном. Просто проснулся и встал с постели.
-Стайлз? Стайлз, всё в порядке?-этот вопрос давно стал таким привычным, что ответ на него уже не требовался,-Вернись в постель, прошу тебя, Стайлз.
Я ухватила его за руку, но он словно не видел и не слышал меня, словно сам был совсем не здесь. Нахмурившись, Стайлз шёл прямиком к приоткрытой двери спальни, что-то шепча себе под нос.
-Когда дверь - это не дверь, Лидия?-наконец произнёс он.

Стайлз стоял прямо перед ней. Такой же, как и всегда. Только вот улыбка, больше похожая на злобный оскал, и взгляд были иными. Пустой Стайлз. Чужой Стайлз. Не тот, к кому так привыкла Лидия.
-А кто же я тогда, Лидия? Посмотри на меня. Смотри. Кого ты видишь?-он подходит слишком близко, заставляя девушку невольно вздрогнуть.
-Я вижу измотанного постоянными кошмарами и бессонными ночами парня. Я вижу парня, который был влюблен в меня с третьего класса. Я вижу Стайлза, внутри которого сидит монстр,-она вкладывает всю свою ненависть, всю свою злость, всё своё отчаяние в последнее слово. И зря, ох как зря.
-СТРЕЛЯЙ В МЕНЯ!-кричит он, накручивая медные пряди на пальцы и дёргая,-Пристрели меня!
Он кричит, а затем вдруг замолкает, отходя на шаг. И Лидия вновь видит карие глаза, полные слёз, полные отчаяния и беспомощности. Бледный, испуганный Стайлз. Он больше не кричит, а лишь тихо умоляет пристрелить его. И что-то щёлкает внутри. Пистолет летит на пол, со звоном отскакивая от кафеля. Неужели Лидия хотела выстрелить? Неужели она смогла бы сделать это? Нет, конечно нет. Тогда она бы не простила себя.
-Стайлз,-шепчет она, осторожно приближаясь, а затем не выдерживает и кидается на шею юноши,-Стайлз, это ты, Стайлз... Поговори со мной, прошу, не молчи. Умоляю, скажи мне, что всё закончилось,-девушка больше не сдерживает слёз, уткнувшись в шею Стайлза. Она ощущает запах его духов, такой знакомый и родной, и на мгновение ей кажется, что она в безопасности,-Стайлз, посмотри на меня...-шепчет Лидия, заглядывая в медово-карие глаза. Слова сами слетают с губ,-Я обещаю тебе, что всё обязательно будет хорошо, слышишь? Ты только не уходи, не надо, прошу... Ты только будь тут, ладно? Тут, со мной.
Только вот хорошо не было, да и вряд ли будет. Всё это лишь иллюзия, самовнушение. И всё это давно уже не работает. Но ведь надо как-то успокаивать самого себя, когда кажется, будто сходишь с ума, верно?

Активисты недели: Alannah Monaghan, Lorcan Scamander, Francis Payne.

Пост недели: Сладкий сентябрь от Alannah Monaghan

Наверное, не стоило начинать разговор именно на эту тему. Слишком все сложно, слишком неоднозначно. Да и тематика... Мерлинова борода, я же не колдопсихолог какой-нибудь, чтобы лезть в чужие мозги и разбираться в хитросплетениях чужих же заскоков... Я и в своих-то до конца разобраться не в состоянии. Мысль не обрадовала, но отступать куда-то было уже поздно. Точка невозврата, когда еще можно было свернуть на такое привычное перемывание костей окружающим, была безвозвратно пройдена. И что-то подсказывало, что они не совсем готовы к подобному роду откровений. По крайней мере, Мори знала, что свои подозрения о некоем красавчике-слизеринце оставит при себе. Просто потому, что еще не до конца разобралась в своих личных ощущениях, в тех эмоциях, которые он вызывает. Не могла подобрать наименования тем чувствам, которые бурлили в подсознании, словно очередное зелье в котле. И пусть от Лекса у нее практически не было тайн, говорить об Эверарде вот прямо сейчас она не могла. Или, скорее, просто не хотела. Так что оставалось применить один из своих излюбленных маневров - художественный перевод темы на менее опасную так, чтобы собеседник даже не сообразил, как это произошло. Иначе эмоции, которые так не вовремя всколыхнула песня, грозили сорваться, вылиться во что-то такое, о чем она потом будет жалеть. Вот-вот, а применять Обливиэйт на лучшем друге как-то совсем не комильфо...
- Я рада, что ты наконец признал этот прискорбный факт, Лекси. - Состроив нарочито серьезную рожицу, Мори протянула руку и растрепала вихры на макушке у друга. - Ты дурень. И я даже не знаю, вызывать мне колдомедиков из Мунго прямо сейчас или дать тебе шанс оправдаться в моих глазах. - Все таки не выдержала и засмеялась вместе с ним, давая выход скопившимся эмоциям. Не смотря на попытку Лекса отрицать, тот факт, что он испытывает нечто большее, чем просто симпатия, к этой фифочке, Мори ему не верила. Слишком уж разительный контраст был между тоном, которым он говорил, и затаенной в глубине глаз болью. Она тебе нравится. Настолько сильно нравится, что даже твое привычное красноречие и легкость в общении с девчонками дают сбой. И репутация тут совершенно не при чем. Любой, кто сталкивался со сведениями, которые наши сплетницы распространяют исключительно по методике ОБС*, знает, что верить им - как минимум не очень дальновидно.
- А если серьезно, то я тебе уже как-то говорила, что не стоит пытаться понять женщин. Мы - существа непредсказуемые и нелогичные. - Улыбнулась, чуть склонив голову к плечу, и скользнув взглядом по залитому светом заходящего солнца замку. Хогвартс восхищал ее с первого курса, когда совсем еще малявкой увидела залитые огнями башенки, похожие на драгоценные камни окна, светящиеся теплым, уютным светом. А зачарованный потолок Большого зала до сих пор приводил ее в неописуемый восторг. Даже для такой, как она, воспитанной в чистокровной семье, он все равно казался сказочным... Чуть тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли, и снова посмотрела на друга. - Я не знаю, что тебе посоветовать, Лекс. - Взгляд серо-голубых глаз посерьезнел. - В вопросах любви из меня специалист так себе. Но если Иззи тебе нравится, то добивайся. Покажи ей себя таким, каким ты можешь быть со мной. Или просто дай ей время подумать и узнать тебя получше. В конце концов, лоботрясом ты побыть всегда успеешь. - Вполне возможно, что она оценит. В конце концов, репутация - это еще не все. И даже не кое-что. Но как же сложно раскрыться кому-нибудь до полной уязвимости. Мне ли не знать. Но весь абсурд положения в том, что когда между людьми не остается тайн, которые будоражат воображение, не остается интереса, пропадает желание быть вместе. И то, что раньше удерживало вместе, распадается на глазах. Словно к невероятно красивой конструкции из чар применили банальное Фините Инкататем...
Отвлеклась от невеселых мыслей, вслушиваясь в переборы гитарных струн и сильный голос друга. В который раз отмечая, что у Лекса настоящий талант к музыке. У нее самой никогда не хватало храбрости даже спеть на публике, и отводила душу только в компании Инфинити. А блокнот, в котором она писала свои стихи, вообще был зачарован едва ли не как сейф в Гринготтсе, от всяких любопытствующих. Слишком уж много совершенно личного там было. Слова, которые складываясь в рифмованные строки, обнажали душу. Срывая все бастионы и щиты, не оставляя даже ниточки потаенных мыслей. И этого Мори не показывала никому и никогда. Не смотря на весь свой оптимизм, легкость и открытость в общении, где-то очень глубоко внутри она отчаянно боялась довериться кому-то настолько сильно.
- Красиво. - Плотнее запахнулась в мантию, прячась от ставшего по-вечернему прохладным ветерка, и потянулась за следующим персиком, Эванеско уничтожив косточку от предыдущего. - Но мне кажется, что чего-то не хватает. Словно ты не закончил произведение. - Вопросительно приподняла бровь, с лукавой усмешкой взглянув на друга.
_________________________
*ОБС - Одна бабка сказала

Активисты недели: Aleera Nott, Hazel Burke-Weatherbee, Maximilien Dupré, Alex Bloomfield.

Пост недели: The sweet november от Farran Moran

Скованный волнением, Фарран готов был беспрекословно выполнять ее пожелания, ибо сам свободы воли лишился начисто, по крайней мере, на этот момент. Сознание растворилось в поцелуе, и он совершенно перестал соображать, как будто ему провели лоботомию, от которой он, как ни странно, получил неимоверное удовольствие. Послушно и без сопротивления он увелся вслед за ней на кровать, успев лишь заметить, что был ведомым за собственный галстук, как пес за поводок. Теперь важно не упустить момент и успеть определиться: стать декоративной собачкой или же сторожевым псом.
"Доверься мне" - сочным эхом звучало в голове. "Глупая, я уже давно доверился тебе" - мысленно ответил эху шестикурсник. Говорить он был не в силах, горло перехватило от волнения. Было жарко, и жар шел изнутри, сводя с ума.
Он не успевал опомниться. Всё происходило очень быстро и одновременно с этим растянуто медленно. Он не помнил уже, как очутился на кровати, но отчетливо ощущал близость ее тела и касания ее губ, которые казались раздражающе неспешными, когда от нахлынувшей страсти хотелось рвать, громить, кричать. Что-то огромное, неизмеримое рвалось из его груди, не находя выхода, а Роз всё сильнее раззадоривала. Если бы не его стеснение и страх, он давно бы разозлился на такое промедление. Но теперь эта неспешность была очень кстати. Она помогала привыкнуть. Осмелеть постепенно, а не резко, когда от быстрых перемен вырывается какой-то кусочек из души.
Хотелось спрятаться, чтобы она не видела, как ему страшно. Пусть все останется, но она не будет его видеть... Словно прочитав его мысли, свечи в комнате погасли, источая едкий, ер приятный запах горелого фитиля. Моран удивленно вздохнул, но ничего не сказал. Кажется, это маленькое событие было на руку не только ему.
Фарран залился краской, когда осознал себя оседланным. Теперь он весь в ее распоряжении. Равно как и она - в его. Ее близость дурманила, а исходящий из-под юбки жар наливал тяжестью до боли. Парень тихо проскулил, но не жалобно, а скорее нетерпеливо и обиженно.
Теперь, когда вокруг был темно, как в первозданном космосе, он весь превратился в ощущение. Есть теория, что когда человек лишается одного из органов чувств, остальные усиливаются в разы. Лишившись зрения, Фарран чувствовал все намного сильнее.
Слух. Он слышал шорох снимаемой рубашки, каждый взволнованный удар ее и своего сердец, шелест ее томного дыхания и метания собственной души под ребрами.
Обоняние. Он слышал легкий сладкий шлейф от ее духов, дурманящий аромат от волос и запах ее тела, сводящий с ума.
Вкус. Невольно он наклонился к ее шее с поцелуем, и пришлось сделать усилие, чтобы не укусить ее. Вкус ее желания вызывал невообразимый физический голод.
Осязание. Его пальцы прочувствовали ее тело, и он, наверное, мог бы играть на ней, словно на рояле. Каждая клеточка ее кожи могла вызвать особенные ощущения, и ему не терпелось проверить каждую из них, узнать, какие ноты они могут сыграть.
– Тебе нравится моё тело?
Он не смог ответить, лишь кивнул, но не был уверен, что ей было это видно. Чтобы подтвердить свой ответ, он с шумным выдохом впился губами в ее шею, незаметно для себя опустившись к ключице. Им управлял инстинкт.
Он сам превратился в инстинкт.
– Прикоснись ко мне. Не бойся.
Он позволил направить его руку и от прикосновения к шелку выдохнул, ощутив биение сердца где-то у горла. Смелея, он крепче сжал ладонь, и словно от нажатия клавиши на инструменте, раздался ее приглушенный стон. Фарран повторил эксперимент, вновь услышав исходящее из самого ее нутра желание.
Инстинкт подсказал, что кое-что в этой партии было лишнее. Он провел ласково, но еще немного неуклюже рукой к ее спине, водя ей в поисках застежки. Обнаружив искомое, вдохнул, словно перед прыжком, и неловко расстегнул. Самое страшное было позади, и, осмелев и наглея, он стянул лямки с ее плеч, благодаря открывшиеся места поцелуями, и окончательно скинул на пол предмет белья.
Неизведанные области следует изучать, и он, лишь недолго помявшись, обнял ее грудь, изучая и прислушиваясь к ней. Нащупал твердость ее сосков и стал играть ими, как котенок, наслаждаясь ее стонами и ощутив теперь свое превосходство. Не только она может мучить его.
Он хитро улыбнулся, опьяненный и скрываемый темнотой, и коснулся губами ее сосков, немного соленых и неоспоримо будоражащих. Невольно он сжал руками ее бедра, мучаясь от вожделения. Кровь совершенно отлила от мозга вниз, наполняя тяжестью. Фарран шумно вздохнул.

Активисты недели: Gerda Reinhard, James Potter, Frank Longbottom, Lysander Scamander.